Неточные совпадения
— Если бы ты видела, как он был
тронут, когда я ему сказал, чтобы он
оставил эти пятьсот рублей в виде подарка… но что забавнее всего — это счет, который он принес мне. Это стоит посмотреть, — прибавил он с улыбкой, подавая ей записку, написанную рукою Карла Иваныча, — прелесть!
—
Оставь, Тимофеев, не
тронь, — сказал Калитин, рассматривая пленника.
— Нет, нет,
оставь меня, не
трогай… — говорила она томно, чуть слышно, — у меня здесь горит… — указывала она на грудь.
— Знаю и это: все выведала и вижу, что ты ей хочешь добра.
Оставь же, не
трогай ее, а то выйдет, что не я, а ты навязываешь ей счастье, которого она сама не хочет, значит, ты сам и будешь виноват в том, в чем упрекал меня: в деспотизме. — Ты как понимаешь бабушку, — помолчав, начала она, — если б богач посватался за Марфеньку, с породой, с именем, с заслугами, да не понравился ей — я бы стала уговаривать ее?
— Ах, Вера! — сказал он с досадой, — вы все еще, как цыпленок, прячетесь под юбки вашей наседки-бабушки: у вас ее понятия о нравственности. Страсть одеваете в какой-то фантастический наряд, как Райский… Чем бы прямо от опыта допроситься истины… и тогда поверили бы… — говорил он, глядя в сторону. —
Оставим все прочие вопросы — я не
трогаю их. Дело у нас прямое и простое, мы любим друг друга… Так или нет?
Тронет, и уж
тронула. Американцы, или люди Соединенных Штатов, как их называют японцы, за два дня до нас ушли отсюда,
оставив здесь больных матросов да двух офицеров, а с ними бумагу, в которой уведомляют суда других наций, что они взяли эти острова под свое покровительство против ига японцев, на которых имеют какую-то претензию, и потому просят других не распоряжаться. Они выстроили и сарай для склада каменного угля, и после этого человек Соединенных Штатов, коммодор Перри, отплыл в Японию.
— Не
трогаю я вас, вы и
оставьте меня. Ведь я не
трогаю, — повторила она несколько раз, потом совсем замолчала. Оживилась она немного только тогда, когда Картинкина и Бочкову увели, и сторож принес ей три рубля денег.
—
Оставь его тут, не
трогай, — перебил я Бирюка.
Эта привязанность замороженной англичанки
тронула Тараса Семеныча до слез, и он согласился
оставить дочь у Стабровских.
— Не
тронь, Артем! — крикнул мужик, державший Авгарь в углу. —
Оставь…
— Вот твой колыбельный уголочек, Женичка, — сказал Гловацкий, введя дочь в эту комнату. — Здесь стояла твоя колыбелька, а материна кровать вот тут, где и теперь стоит. Я ничего не
трогал после покойницы, все думал: приедет Женя, тогда как сама хочет, — захочет, пусть изменяет по своему вкусу, а не захочет, пусть
оставит все по-материному.
— Ведь ты хоть кого выведешь из терпенья, Никита, — сказал он кротким голосом. — Письмо это к батюшке на столе,
оставь так и не
трогай, — прибавил он, краснея.
Для покорения христианству диких народов, которые нас не
трогают и на угнетение которых мы ничем не вызваны, мы, вместо того чтобы прежде всего
оставить их в покое, а в случае необходимости или желания сближения с ними воздействовать на них только христианским к ним отношением, христианским учением, доказанным истинными христианскими делами терпения, смирения, воздержания, чистоты, братства, любви, мы, вместо этого, начинаем с того, что, устраивая среди них новые рынки для нашей торговли, имеющие целью одну нашу выгоду, захватываем их землю, т. е. грабим их, продаем им вино, табак, опиум, т. е. развращаем их и устанавливаем среди них наши порядки, обучаем их насилию и всем приемам его, т. е. следованию одному животному закону борьбы, ниже которого не может спуститься человек, делаем всё то, что нужно для того, чтобы скрыть от них всё, что есть в нас христианского.
Я не заметил, как бесшумный Афраф стал убирать тарелки, и его рука в нитяной перчатке уже потянулась за моей, а горошек я еще не
трогал,
оставив его, как лакомство, и когда рука Афрафа простерлась над тарелкой, я ухватил десертную ложку, приготовленную для малины, помог пальцами захватить в нее горошек и благополучно отправил его в рот, уронив два стручка на скатерть.
— Нет, Глеб Савиныч,
оставь лучше, не
тронь его… пожалуй, хуже будет… Он тогда злобу возьмет на нее… ведь муж в жене своей властен. Человека не узнаешь: иной лютее зверя. Полно, перестань, уйми свое сердце… Этим не пособишь. Повенчаем их; а там будь воля божья!.. Эх, Глеб Савиныч! Не ему, нет, не ему прочил я свою дочку! — неожиданно заключил дедушка Кондратий.
Глафира. Ах, нет,
оставьте… не
трогайте!
Я за тебя буду богу молить, —
оставь!» Домна была баба веселая, но добрая и жалостливая, — она не
трогала больше Насти и даже стала за нее заступаться перед семейными.
Зоя. Зачем вы
трогаете моего мужа,
оставьте нас в покое. Наше безмятежное счастье никому не мешает. Я не горжусь своим мужем, хотя и имела бы право. Я знаю, что не стою его и счастьем своим обязана не себе, не своим достоинствам, которых у меня мало, а только случаю. Я благодарю судьбу и блаженствую скромно.
Необходимо
оставить свой прежний образ действий. Я ошибся в Лопатине: я думал, судя по его мягкости, что с ним можно говорить повелительным тоном; нужно сказать, что прежние наши отношения до некоторой степени оправдывали такое мнение. Необходимо, не
трогая его, действовать на эту женщину. Было время, когда она, казалось мне, была несколько заинтересована мною. Я думаю, что, если я приложу хоть немного старания, я разлучу их. Быть может, я разбужу в ней старое чувство, и она пойдет за мною.
Нил(Петру). Не
трогай его…
оставь!
Хотя Никита и отказал в шапке, и надо было привести в порядок свою, то есть засунуть выбивавшиеся и висевшие из ней хлопки и зашить коновальною иглой дыру, хоть сапоги со стельками из потника и не влезали сначала на ноги, хоть Анютка и промерзла и выпустила было Барабана, и Машка в шубе пошла на ее место, а потом Машка должна была снять шубу, и сама Акулина пошла держать Барабана, — кончилось тем, что Ильич надел-таки на себя почти всё одеяние своего семейства,
оставив только кацавейку и тухли, и, убравшись, сел в телегу, запахнулся, поправил сено, еще раз запахнулся, разобрал вожжи, еще плотнее запахнулся, как это делают очень степенные люди, и
тронул.
Оставьте пряжу, сестры. Солнце село.
Столбом луна блестит над нами. Полно,
Плывите вверх под небом поиграть,
Да никого не
трогайте сегодня,
Ни пешехода щекотать не смейте,
Ни рыбакам их невод отягчать
Травой и тиной — ни ребенка в воду
Заманивать рассказами о рыбках.
О пощади…
оставь меня! я буду
Молчать о всем, что слышала, о всем,
Что знаю… только пощади меня!..
Не
тронь моей невинности; за это
Грехи твои и самые злодейства
Простит тебе всевышний. — Так, Соррини!
Но если ты… тогда умру я! и к тебе
Придет моя страдальческая тень
И бледною рукой отгонит сон…
О пощади… клянусь молчать до гроба!..
Княгиня. Ну, все равно. Да и вы такой же. Да вам хорошо. Нет, я не
оставлю этого так. И что за проклятое христианство, от которого люди страдают и погибают! Ненавижу я это ваше христианство. Вам хорошо, когда вы знаете, что вас не
тронут. А у меня один сын, и вы погубили.
Он безмолвствует, ибо благоденствует, и вы его лучше не
трогайте,
оставьте в покое.
— Нет, я этого так не
оставлю! — заговорил он, потрясая кулаком. — Векселя будут у меня! Будут! Я упеку ее! Женщин не бьют, но ее я изувечу… мокрого места не останется! Я не поручик! Меня не
тронешь наглостью и цинизмом! Не-ет, чёрт ее подери! Мишка, — закричал он, — беги скажи, чтоб мне беговые дрожки заложили!
Несется он к Франции милой,
Где славу
оставил и
трон,
Оставил наследника-сына
И старую гвардию он.
— Ах, нет,
оставьте меня, прошу вас,
оставьте, не
троньте меня! — жалобно воскликнула гусеница: — я делаю это для будущей жизни, только для будущей жизни.
— Да ведь пан каноник сам же просил
оставить пока, я и не
трогал его.
Плетня, однако же, парни не
тронули; следа бы не
оставить после себя, а перелезли через него, благо ни души нигде не было, обошли палатку кругом и видят, что без большого шума нельзя через дверь в нее попасть, дверь двойного железа, на ней три замка.
И замечательно: обожествляя все решительно вокруг себя, гомеровский эллин не обожествил этого стыда, а
оставил его при себе, как свое изначальное, внутреннее, ему присущее свойство. Только много позже — впервые у Гесиода — этот стыд превращается в богиню Айдос или Айдо, «сидящую на
троне вместе с Зевсом» (Софокл).
— Нет, здесь я не лгал. Но ты не годишься идти со мною. Ты будешь постоянно хватать меня за руку. Ты сейчас только кричал: лжец, мошенник, вор… странно, ты еще только учишься быть человеком, а уже так пропитался этими пустяками. Когда я подниму руку, чтобы бить, твое презрение начнет хныкать:
оставь их, не
трогай, пожалей. О, если бы ты мог ненавидеть! Нет, ты ужасный эгоист, старина.
— Если вы
тронете хоть пальцем этого ребенка, я пойду жаловаться в полицию. Лучше
оставьте нас в покое. Не забудьте, что завтра она должна выходить перед публикой. Ей нужен сон и продолжительный отдых. Ведь вам же будет худо, если маленький Тото не понравится зрителям.
Хлеб взяли, а остальные ящики, конечно,
оставили, не
тронув ничего.
—
Оставь, — говорю, — и не смей
трогать: пусть издыхает, как ей пришлось.
Свежее, здоровое, умное лицо с чуть пробивающимися светлыми волосами на бороде и верхней губе, с умными серыми глазами. Он заворотил лошадь, чтобы идти назад, но
оставил плуг, очевидно желая отдохнуть и не прочь поговорить. Я взялся за ручки плуга и
тронул потную сытую рослую кобылу. Кобыла влегла в хомут, а я сделал несколько шагов. Но я не удержал плуг, он выскочил, и я остановил лошадь.